Не совсем начало

Я начал писать эту книгу, не зная, смогу ли её закончить. Понимая, что в любую минуту может прилететь грёбаный Искандер или Калибр, и всё это уже не будет иметь значения и смысла. Но смысл рождается где-то глубоко внутри, в сердце, сплавленный из любви и ненависти. Из желания уничтожить врагов и оградить от опасности тех, кого любишь.

Я начал писать эту книгу, когда всю ночь не мог спать от громких раскатов наших ПВО и взрывов неподалёку, прислушиваясь, не приближаются ли взрывы, и не нужно ли хватать жену и сына и бежать в более защищенную зону лифтового холла.

Я лежал на полу у входной двери, где мы спали каждую ночь с начала этой безжалостной войны, и внезапно понял, что знаю, что я должен делать. Я должен писать. Потому что могу, умею и хочу. Потому что кто-то должен писать об этой войне, делиться с миром своими чувствами и переживаниями, историями разных людей, оказавшихся в опасности или трудных ситуациях во время этого кошмара наяву.

Это было на третью ночь. Первые три дня у меня был шок, почти ступор, наш мир рушился на глазах, и всё, что раньше было важным, в один миг перестало иметь ценность. Мир изменился со звуками взрывов и стрельбы, от которых мы проснулись ночью 24-го февраля.

Даже хорошо зная теорию пяти стадий принятия горя Элизабет Кюблер-Росс, я ничего не мог поделать со своим отказом принять эту новую реальность. Я не понимал своего места в ней. Я не понимал, как с этим дальше жить.

Потом был «Русский военный корабль, иди на хуй!», который задел за живое своим героизмом и тонким чувством юмора наших пограничников. Потом я прочитал стих Александры Смелянской, сложный, надрывный и протестный. Немного позже в Твиттере мне попался стих Дженни Уильямс «Слава Украине», посвященный украинским детям в эти жестокие часы войны. Это было очень трогательно, читать о такой сложной теме у поддерживающего нас англоязычного автора.

И что-то во мне сломалось и прорвало. Словно ракета ударила в плотину. Я лежал ночью, прокручивая в голове новости и прочитанные литературные реакции других людей, когда вдруг осознал, что в эти первые три дня я совсем забыл о том, что я и сам писатель, поэт и автор песен.

У меня были другие приоритеты – обеспечить для моей семьи какую-то безопасность, сделать запасы еды и воды, добыть наличных, зарядить павербанки, собрать тревожный чемоданчик, понять творящийся вокруг бред, решить, что делать дальше…

Мне было не до творчества, не до книг, песен и стихов. Мы вдруг резко опустились на самый низ самой первой ступени пирамиды Маслоу. Мы просто упёрлись в её основание, в фундамент, в дно, и могли думать только о выживании. Я был отцом, мужем, сыном, братом, но точно не автором.

Я не мог заснуть от грохота выстрелов и взрывов, но еще больше сон прогонял разогнавшийся мозг. Есть у меня такая нездоровая особенность. Стоит мне начать ночью писать что-то в уме, и мой мозг набирает обороты, набрасывается на задачу, и про сон уже можно забыть.

Так и случилось, когда я начал писать «Маленький русский солдат». Получилось сложно и прямолинейно, но я был доволен. Всю ночь старался удержать все варианты строф в голове, чтобы не разбудить сына и жену, а утром побежал за лэптопом, чтобы записать всё.

Под утро я понял, что хочу написать книгу про эту войну. К чертям отложить всю свою фантастику, фэнтези, и своего Иисуса, рок-звезду, которых должен был готовить к публикации. Теперь значение имела только война. И я чувствовал в себе потребность выплеснуть свои эмоции, чувства и переживания на страницы книги. Помочь другим людям рассказать их истории, донести их до читателей во всём мире.

Это означало, что с первой стадии отрицания я сразу перескочил на пятую – принятие. Хотя гнев никуда не делся до сих пор. Но настоящий я вернулся, отодвинув в сторону напуганное существо, свернувшееся на коврике у двери.

Этот я с сочувствием погладил существо и тихо обнадеживающе прошептал ему, что теперь всё хорошо. Теперь понятно, что делать. То, что у меня хорошо получается. Писать. Вызывать в людях неравнодушие. Находить понимание и отклик. Существо перестало скулить, встало с коврика, отряхнулось и тихо прорычало:

– Ладно, твари. Слова – это то оружие, которым я хорошо владею. И я не буду спать и жрать, но я сделаю всё возможное, чтобы мои слова еще долго стояли вам костью в горле.

Закончился четырнадцатый день этой кровавой бессмысленной войны. Я сижу во Львове, где не слышно стрельбы и взрывов. Мой сын тихо сопит рядом в кровати. У меня сегодня было очередное интервью, на этот раз с канадским кабельным телевидением. Куча переписки и координации. Очень устал. Я бы сейчас выпил. Пару глотков виски. Но алкоголь вообще не продаётся, а уезжая из дому, я не захватил с собой ничего из своих запасов. Были другие приоритеты. Но я не жалею и не жалуюсь. У меня есть крыша над головой, мне тепло, я поел. У миллионов украинцев сегодня всего этого нет.

Поэтому мне остаётся тихонько закрыть свой компьютер и постараться отоспаться после трудной дороги и нехватки сна за последние две недели. А вам пока оставлю почитать про маленького русского солдата.

Маленький русский солдат

Русский военный корабль порт приписки сменил,
На хуй маршрут проложил от чужих берегов.
Маленький русский солдат, что ты здесь позабыл?
Это земля наших дедов и наших отцов.

После кровавой весны в потрясенном Крыму,
После всей бойни Донбасса и пролитых слёз,
Маленький русский солдат, я одно не пойму –
Что ты забыл здесь, напуганный молокосос?

Ты ме ни разу не брат и не друг, ты чужак.
Прячешь под маской лицо, свои совесть и честь.
Маленький русский солдат, ты сегодня – мой враг.
Значит умрёшь ни за что ты сегодня и здесь.

Думал, мы хлебом и солью встречаем солдат?
Тех, кто стреляет из Градов в наших детей?
Маленький русский солдат, орки топают в ад –
Вот наш ответ для жестоких незваных гостей.

Стой, не убий – не учил? Или это не в счет?
Значит, садясь в БТР, не забудь об одном –
Маленький русский солдат, здесь всегда тебя ждёт
«Тёплый» приём Джавелинов и наш чернозём.

Буйствует огненный ад, никого не щадя.
Смерть свою жатву получит, похоже, сполна.
Маленький русский солдат, это наша земля!
И не нужны нам в карманах твоих семена.

Черный февраль окропила красная кровь,
Взрывы порвали рассвет, сея горечь и дым.
Маленький русский солдат, возвращайся домой
К маме и папе, к семье, невредимым, живым.

Не было войн на земле этой семьдесят лет.
Мирное синее небо семьдесят зим.
Маленький русский солдат, если ты – человек,
Брось, отступи, уходи, может, мы и простим.

Ненависть тлеет внутри, заглушая любовь.
Но сердце стараюсь открыть, разорвав этот круг.
Маленький русский солдат, возвращайся домой,
Свергни царя, а потом возвращайся как друг.

Самое начало

Помню, когда родился мой сын, мне принесли его и выложили на грудь. Кожа к коже. Большой свёрточек с маленьким счастьем внутри. Я обнимал этого крошечного человечка и ласково шептал ему всякие нежности.

Мы поздоровались и познакомились. Я рассказывал ему, что у него самая лучшая мама, и что она его очень любит. И что я очень люблю его маму и его самого. Что, хоть мы с ним только познакомились, но я знаю, что буду любить его всю свою жизнь.

Я рассказывал ему про этот новый для него большой удивительный мир, который ему еще только предстояло узнать. Как в нём много красивого и интересного. Что мы покажем ему этот мир, и он тоже полюбит его, как и мы с его мамой.

С первых же минут я старался говорить с сыном, как со взрослым: открыто, честно, по-мужски прямо. Пришлось признаться ему, что этот мир не всегда такой уж добрый и приветливый, но ему не нужно переживать, ведь мы с его мамой позаботимся о нём. Я говорил ему, что буду оберегать его от всех бед, потому что для этого и нужен папа.

Я обещал научить его быть сильным, добрым, справедливым. Научить всему, что я сам умею, или всему, что он сам захочет. Это был такой милый диалог отца с сыном, и с тех пор я стараюсь всегда говорить ему правду, даже если эта правда сложная и неприятная.

И в первые же ночи войны я понял, что подвёл сына. Что я не сдержал своё слово. Что я не знаю, как мне его сдержать. Как мне уберечь своего малыша от падающих с неба ракет и бомб? От вражеских самолётов, танков и пушек?

Я вспоминал строки из песни Стинга – how can I save my little boy? И я понимал, что колесо времени совершило полный круг. И все страхи Второй Мировой и холодной войны вернулись. Мы снова боимся за своих детей, не в силах защитить их от грозящей им опасности. Можно взять в руки автомат и идти убивать проклятых оккупантов, но этим ты не можешь защитить семью от попадания ракеты в твой дом.

Я обнимал сына, пока он спал на полу у входной двери между несущими бетонными колоннами, способными хоть немного прикрыть нас от опасности. Я чувствовал его сонное тепло, хрупкость и беззащитность. Ком в горле от бессилия и неспособности оградить его от этого ужаса. Живот сведен судорогой от страха за ребенка и жену.

В такие моменты понимаешь, что сделаешь ради них всё. Пойдёшь на что угодно. Понимаешь, что объятья не могут защитить малыша, но не можешь расцепить руки, цепляешься за ощущение заботы, любви, близости, за мнимое чувство защиты.

Лежишь в ночной тишине, слышишь где-то вдалеке грохот взрыва и ловишь себя на том, что радуешься, что это не здесь. И то дрожащее существо внутри тихо благодарит какие-то высшие силы, что ракета пролетела мимо.

Тут же становится стыдно за себя и это жалкое существо внутри, потому что понимаешь, что где-то эта ракета взорвалась. Где-то, где тоже мирно спят маленькие дети. Или спали… И думаешь, хоть бы не там, где живут близкие и родные. Но эта мысль тоже кажется предательской, трусливой и недостойной, потому что там, где только что взорвалось, тоже чьи-то родные и близкие.

Стискиваешь зубы, до боли, до скрипа, стараешься дышать спокойнее, пытаясь унять паническую атаку и стыд за собственное облегчение от того, что взрывы в отдалении, не здесь, не слишком близко. Сжимаешь кулаки до хруста, пока ногти не впиваются в кожу, а сам смотришь на сына в полумраке, слушаешь его размеренное дыхание.

Помню, в универе на военке наш майор объяснял нам, что, если цель на экране радара маленькая и быстро приближается к центру, то это ракета, которую выпустили в нашу РЛС. Она наводится по нашему же сигналу. Значит, нужно срочно вырубить питание станции, выскочить на улицу, отбежать подальше и упасть мордой в землю. И есть шанс, что ракета потеряет сигнал и попадёт в соседнюю РЛС.

Примерно то же мерзкое ощущение было и при звуках работы ПВО и взрывов где-то рядом. Только не сюда, только не сюда. Только не мой сын. Пожалуйста.

Я никогда не был религиозным, но в такие моменты даже немного жалел об этом. Насколько проще было бы истово молиться, полагаясь на то, что кто-то большой, мудрый и всемогущий защитит твоего ребенка от летящих ракет.

Но, читая новости обо всех жертвах этой кровавой войны, о погибших и раненых детях, сразу же трезвеешь и задаешь правильные вопросы. Какого же хрена тогда этот кто-то мудрый и всемогущий допускает такие зверства? Почему Он не защитил и не уберег уже десятки, сотни детей? И понимаешь, хорошо, что никогда не верил во всю эту религиозную чушь. И единственное, во что стоит сейчас верить – это защита нашей ПВО и достаточно малая статистическая вероятность попадания именно сюда именно сейчас.

И снова в памяти всплыли слова Стинга из той же песни. О том, что и сейчас тоже единственное, что может нас всех спасти – это если русские тоже любят своих детей. Но я много раз бывал в России по работе. Я знаю там многих людей, хороших и добрых людей. И я знаю, что они любят своих детей так же, как и мы.

Но тогда почему же они равнодушно и раболепно молчат, когда их обезумевший президент отправляет армию бомбить наши города и наших детей? Почему жизни наших детей для них менее ценны? Почему они позволяют отправлять на эту войну своих сыновей, которых здесь ждёт бесславная ужасная смерть?

Прошло две недели этой бессмысленной войны, и одних только убитых русских пацанов уже насчитывается более 12 000. А с раненными и пленными это десятки тысяч. Так любят ли русские своих детей? Ответ на этот вопрос мог бы положить конец кровопролитию.

Если бы родители, семьи и друзья всех убитых, раненых и пленных русских солдат вышли с протестом на улицы своих городов, то это была бы толпа в сотни тысяч человек. Толпа, которую не могли бы остановить ни полиция, ни армия.

Мы знаем, каково это. Когда в 2013-м наш бывший президент-предатель Янукович вдруг отказался подписывать договор об ассоциации с ЕС, студенты вышли на Майдан Незалежності бастовать. А «Беркут» начал их избивать. Вся страна увидела по телевидению, что полиция избивает детей, и в один вечер весь центр Киева был заполнен возмущенной массой украинцев. Более миллиона человек, решивших остановить произвол преступной власти.

Началось противостояние с полицией, перестрелки, уличные бои. Люди со всей страны стекались в Киев, чтобы присоединиться к протесту и борьбе за свою свободу. И каждое жестокое действие властей вызывало новый прилив возмущения и новые наплывы протестующих.

Было много жертв. Избиения, обезглавливания, пытки, расстрелы. Силовики добивали раненных. На крышах были снайперы, отстреливающие людей. Были сгоревшие заживо. Была Небесная Сотня, ставшая национальным символом героизма для всей Украины. Купившая ценой своих жизней будущее страны. Была Революция Достоинства.

Так неужели тысячи, десятки тысяч жизней русских парней не стоят того, чтобы их близкие вышли на улицы и гневной волной смели свою преступную власть? Если не ради сострадания к нашим детям, которые находятся под обстрелом их армии, то ради любви к собственным?

Или страх и раболепие в них сильнее любви к собственным сыновьям? Я просто не могу это представить. Не могу в это поверить. Не могу это принять и не могу это простить.

Отрицание

Двадцать второго июня ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили, что началася война.

Все взрослые с детства помнят эту песню о начале Великой Отечественной Войны, как и выступление Молотова по радио. И мы жили в уверенности, что подобное не может повториться. Не в двадцать первом веке. Никогда больше. Мы навсегда избавились от коричневой чумы фашизма. И ужасы той войны навсегда остались в прошлом.

Помню рассказы дедушки о том, как он прошел всю войну и закончил её в Европе. Помню рассказы бабушки о том, как всю её семью расстреляли в Бабьем Яру, и она чудом уцелела. Мне всегда казалось, что эти зверства не могут повториться в наше цивилизованное время. В современной европейской стране. Что мы должны помнить, уважать, испытывать благодарность к тем, кто остановил тот кошмар. Но ждать повторения фашистского нашествия? Это казалось немыслимым.

До утра 24-го февраля 2022-го года. Когда в четыре с копейками мы проснулись от мощных взрывов и выстрелов, сотрясавших ночную тишину. В Киеве. Казалось, этого не может быть. В Киеве? Спустя 80 лет? Бред, да?

Это казалось таким же нереальным, как проснуться от того, что на Землю вторглись инопланетяне. Я писал об этом в своих рассказах, но я не мог представить себе, что вторжение может быть на нашем веку. И что этими чужаками, пришельцами могут оказаться наши соседи.

При Советском Союзе насаждалась искусственная теория братских народов, и пропагандистская машина Путина последние полтора десятка лет активно использовала это понятие в своей риторике. После Крыма и Донбасса, а особенно после начала нынешней войны с нашей стороны стала популярной позиция, что мы никогда и не были братскими народами.

Лично я считаю, что любые подобные абсолютистские утверждения являются появлением фанатизма и узости мышления. Называть наши народы братскими достаточно странно, с учетом того, что население России становится всё более азиатским и мусульманским. Об идеологическом братстве говорить тоже несерьёзно.

Но, объективно, у нас общие корни еще со времен Киевской Руси, и мы постоянно смешивались, особенно в приграничных зонах. У меня тоже хватает родственников в России, и вполне вероятно, что среди убитых, раненых, пленных или пока что живых оккупантов могут оказаться мои троюродные племянники или еще какая-то дальняя родня.

Украина граничит по суше с Польшей, Словакией, Беларусью, Румынией, Венгрией и Молдовой. И во всех приграничных регионах люди из поколения в поколение женились, мигрировали, смешивали кровь и языки. Делает ли это нас всех братьями? Не думаю. Но делает добрыми соседями, родственниками и друзьями. Делает нас цивилизованными мирными народами, уважающими друг друга.

Мне доводилось бывать и в Польше, и в Словакии, и в Румынии, и в Венгрии, и в Беларуси. И только в Молдове не был, разве что проездом. И во всех этих странах я всегда видел много доброжелательности, сердечности, взаимного уважения и радушия. Косо могли посмотреть, только когда считали, что я русский.

И мне бы никогда не пришло в голову, что любая из соседних стран могла бы напасть на Украину. Начать рушить наши города ракетными ударами, устраивать ковровые бомбардировки жилых массивов неуправляемыми авиационными бомбами, убивать наших детей, насиловать женщин и мародерствовать.

Оказалось, одна из стран вполне могла. Даже две, потому что Беларусь не только вступила в сговор с Россией, позволив напасть на Украину со своей территории, но еще и готовит почву для присоединения ко вторжению, судя по сегодняшним новостям после переговоров Лукашенко и Путина.

Теперь у них новая пропагандистская фишка. Оказывается, этот ублюдочный лицемер Лукашенко показал Путину карту, на которой видно, что Украина готовила вторжение в Беларусь. И именно поэтому Россия напала на Украину. Я бы смеялся до слёз такой примитивной логике и топорно приготовленным фейкам, если бы нам не грозило еще одно вторжение. Возможно, этой ночью или завтра. Или даже сегодня.

Я всё еще оглядываюсь на две недели назад, на первый день войны, и понимаю, что неверие и неприятие все еще не прошли. И каждый день приходится ловить себя на мысли, что я не готов принять этот новый изменившийся мир. Что хочется проснуться утром и узнать, что это был просто дурной сон, очень реалистичный ночной кошмар.

Но теперь мы живём в этом кошмаре. Выживаем. В реальности, которую хочется отрицать. В реальности, вызывающей гнев. Этот когнитивный диссонанс разрывает нас изнутри, и, когда мы победим и размажем рашистских мразей, многим из нас придётся долго восстанавливать душевное здоровье.

Взрослым и детям, потерявшим в этой жестокой войне близких людей, свои дома, покой и сон, веру, невинность или детство. Мы победим, но травма надолго останется у всей нации, да и у всего цивилизованного мира, если уж на то пошло.

Мы столкнулись с уровнем агрессии и террора, о которых не думали последние восемьдесят лет. Считая, что мы как вид переросли это, а политические механизмы современного общества не допустят повторения кровавой истории и возвращения фашизма.

Оказалось, мы все были не готовы к подобному безумию, нас застали врасплох, мирно спящими в обманчивой безопасности тёплых мягких постелек. Наше пробуждение было грубым и болезненным, но теперь наши глаза открыты, и мы понимаем, что борьба с новой кремлёвской чумой – это дело всего мира, а не только народа Украины.

Бей или беги!

Впрыск адреналина в случае опасности вызывает у нас простейшую реакцию – бей или беги. Одних начало войны встретило приливом гормонов, заставивших бросить всё и идти добровольцами бить фашистских гадов. А другие получили свою порцию адреналина и норадреналина, чтобы схватить детей и увезти их подальше, в безопасное место.

Наша дальняя родственница чудом успела выехать на поезде из осажденного Мариуполя, пока там не начался настоящий ад. Сегодня в новостях писали, что российские террористы убили там уже больше полутора тысяч человек мирного населения.

Брат жены в первый же вечер, как только добрался домой, погрузил в машину своих жену с детьми и рванул на западную Украину, прямо ночью. Их дом находится в Гостомеле, рядом с Бучей. И уже на следующий день бои шли возле их дома. Их жилой комплекс был захвачен оккупантами, которые устроили там стрельбу, отбирали машины у населения, мародерствовали.

На днях в их дом попал снаряд из танка. Женщина из окна ругалась на бесчинствующих оккупантов, танк развернул башню, поднял пушку и почти в упор прямой наводкой выстрелил в неё.

Террористы захватили дом, повыгоняли из квартир некоторых жильцов, заселились сами, продолжают мародёрство и беспредел. На верхних этажах устроили базу, потому что там хороший обзор и точки обстрела.

Наша племянница со своей мамой жили в Ирпене, и война застала их дома. Больше недели они прятались в подвале вместе с другими жильцами многоквартирного дома. Сначала в убежище спускалось больше тридцати человек, но некоторые семьи рисковали попытаться выехать из района боевых действий. В итоге тех, кто прятался, осталось около полутора десятков.

Еды было мало, и люди делились друг с другом тем, что было. Порой не выходили из подвала целые сутки, когда вокруг гремели выстрелы, летали самолёты, ездили танки. Пока дом сотрясали взрывы, а людей рыдания.

Когда всё затихало, они рисковали подняться домой, сходить в туалет, быстро помыться, схватить что-то из еды, а если повезет, то даже быстро приготовить какую-то горячую еду. А потом снова прятаться в подвале с возобновлением боёв.

Еда у них заканчивалась, а поставок продовольствия в Ирпень не предвиделось. Вся семья переживала за них, но не было никакой возможности попасть туда, чтобы вывезти их из района активных боевых действий. Мы связались с волонтерами, которые собирались прорываться туда с партией провизии. Дали адрес и контакты наших родных и просили, если будет затишье, вывезти их к нам в Киев.

Волонтёры пообещали постараться доставить им еду, а по поводу эвакуации сказали, что будут смотреть по ситуации. Если будет хоть малейший риск, то вывозить не будут, потому что в подвале безопаснее, чем прорываться под обстрелом.

Наших родных тогда так и не смогли вывезти из-за усилившихся в том районе боевых действий. С трёх сторон были взорваны мосты, а некоторые направления вокруг Ирпеня захвачены. Бои в Ирпене, Буче и Гостомеле в те дни были жестокие, и ситуация менялась постоянно. Не хватало информации о том, есть ли безопасные маршруты или все подъезды под контролем оккупантов.

Несколько безнадёжно нервных дней спустя мы с радостью узнали, что нашлись люди, которые героически прорвались в Ирпень и вывезли их в Киев. Еще через несколько дней мы решились эвакуировать семьи из Киева и взяли их с собой на западную Украину. Но это было позже, и об этом я расскажу дальше по порядку. А пока продолжу рассказы о других людях, решивших бежать от опасностей войны.

Наши друзья в первый же день войны уехали на дачу, потому что все ожидали нападения на Киев. Настойчиво звали нас с собой, но мы упорно отказывались, потому что дом у нас монолитно-каркасный, много мощных бетонных колонн, дающих неплохое укрытие, пусть не от прямого попадания, но от осколков и взрывной волны точно.

А на даче? Стены из кирпича, пенопласта и непонятно чего? Ну, подвал из какого-то рыхлого бетона, окей, и что потом? Жить там, не вылезая из холодного сырого подвала? Без возможности купить хоть что-то? С маленьким ребенком? Идея была подкупающая, но мы взвесили все риски, и решили, что оставаться в Киеве всё же безопаснее.

Дачи у нас с друзьями рядом. Даже не через забор – мы убрали его, чтобы ходить друг к другу в гости. И друзья продолжали звать нас на дачу. Проблема была в другом – за следующие пару дней стало понятно, что бои приближаются к Киеву. И приближались они как раз со стороны Гостомеля, Бучи, Ирпеня и Ворзеля. А дача находится как раз за ними. И проехать там уже было невозможно.

Я уже писал, что три моста были взорваны, и даже не представляю, какие дороги туда и оттуда еще оставались целыми. Но скоро стало понятно, что бои двигались и в сторону дачи.

Так что уже через пару дней после того, как наши друзья приехали на дачу, у них пропало электричество. И его так и не починили. Без электричества у людей были отключены холодильники и морозилки, так что запасы еды пострадали. Почти у всех жителей посёлка вода поступала из скважин, а без электричества не работали насосы. На весь посёлок было два-три колодца, которые всех и спасали. Один из них как раз между нашими участками, так что друзья рассказывали нам, как вручную поднимали воду вёдрами и раздавали остальным жителям посёлка.

Без электричества в некоторых домах пропало отопление, а в феврале в Украине бывает очень холодно. И только те, у кого отопление было газовое или дровяное, могли поддерживать у себя тепло. А еще без электричества у всех быстро разрядились телефоны. И не было нормального интернета, только еле живой мобильный интернет, который там очень слабо ловит.

К счастью, у нас на даче лежал заряженный мощный павербанк, который пригодился друзьям, а заодно запасы еды, которые у нас там можно было найти. И хоть мы не появлялись на даче с начала осени, но еды и хозяйственных товаров там оставалось прилично. И было приятно знать, что они там кому-то помогут пережить этот кошмар.

Маленькая подробность, которая до сих пор не оставляет меня равнодушным. Большую радость у друзей вызвала открытая полгода назад пачка молотого кофе, которую они нашли у нас в холодильнике. То, что еще неделю назад казалось ненужным и бессмысленным, в военное время лишений внезапно обрело новую ценность.

Однажды утром их разбудил то ли взрыв, то ли выстрел, настолько близкий и мощный, что все мгновенно вскочили. Наша подруга одним рывком схватила дочку и буквально запрыгнула в погреб.

Залпы рядом продолжались с такой интенсивностью и грохотом, что им казалось, что сейчас накроет и их, сровняет с землёй вместе с домом и подвалом, в который они залезли. Но постепенно по звуку стало понятно, что бьют не по ним, и это что-то крупнокалиберное стреляет очень близко с ними, видимо, в сторону Бучи и Ирпеня. Возможно, по Ворзелю.

Над ними постоянно пролетали звенья рашистских вертолётов, проносились боевые самолёты. Время от времени облака прорывали баллистические ракеты и стремительно уносились к своим целям.

Ракеты поначалу пугали, они летели низко, и казалось, что сейчас ударят прямо в них. Было страшно, когда вражеские вертолёты начинали кружить над посёлком, прямо над ними. И было непонятно, начнут ли они обстреливать мирные дома из пулемётов, запустят ракеты или не станут тратить боеприпасы.

С начала боёв в Гостомеле они постоянно слышали мощные взрывы. Поначалу прятались при каждом грохоте, но потом поняли, что это достаточно далеко, и можно не пригибаться, не падать на землю и не бежать в подвал.

У наших друзей маленькая дочка – очаровательная и весёлая шестилетняя девочка. Когда весь этот кошмар обрушился на них, ей даже понравилось бежать и прятаться в погреб. Для неё это было весёлой игрой.

Родители спросили, понимает ли она, для чего нужно прятаться, и она ответила им:

– Да, конечно, чтобы ракета не упала на голову, а то будет шишка.

Еще через несколько дней бои дошли до их посёлка, а на дамбе у озера появились русские танки. Если до того они постоянно слышали недалеко выстрелы, взрывы, перестрелки, гул самолетов и жужжание дронов, то теперь стреляли прямо у них под боком.

Самые страшные дни начались, когда стало понятно, что вся территория вокруг захвачена вражескими войсками, и повсюду было полно бронетехники и солдат. Это лишало покоя и сна.

Прятки в погребе перестали быть весёлой игрой и стали вопросом выживания. Прилететь могло в любой момент откуда угодно. Кроме того, все местные жители понимали, что оккупанты голодные и озверевшие. Все уже читали в новостях, что им выдали пайков на несколько дней, да и те давно просроченные, еще в 2016-м.

Поэтому все опасались жестокого мародёрства, понимали, что могут начать ходить по дворам и отбирать у жителей еду, как эти твари делают по всей стране. К счастью, дом наших друзей в середине посёлка, и им не довелось столкнуться с подобным. Что происходило на краю, рядом с местом дислокации вражеских войск, мы узнаем от соседей после войны. Надеюсь, будет, у кого узнать.

В один из дней, я написал другу, чтобы передал этим уродам, что, если что-то прилетит, и они испортят мне газон, я приеду и засуну им в жопы их грёбаные Грады. В ответ получил пару смайликов. Когда кто-то живёт в непонятно каком кругу ада, немного положительных эмоций точно не будут лишними.

Когда бои стали интенсивнее, луна как раз шла на убыль, а света вокруг так и не было, в тёмном небе регулярно горели огненные хвосты ракет от Градов. Словно злобные кометы, предвестники приближающегося Армагеддона.

По сравнению со стремительными баллистическими ракетами, они, казалось, летели медленно, словно в кино, в замедленной съемке, прочерчивая свои смертельные траектории к целям. Исчерченное горящими шлейфами небо освещало всё вокруг мрачными огненными сполохами, вселяя страх. А вдруг после точки перегиба, эта хрень повернет прямо сюда?..

Наша подруга говорит, что самым страшным были не ракеты и взрывы. Настоящий животный страх начал приходить с наступлением ночью абсолютной темноты. Когда всё вокруг затихало.

Перед сном они каждый вечер делали на веранде баррикады, чтобы, если рашисты придут и начнут стрелять по дому, было время спрятаться в погреб. Или хотя бы спрятать куда-то дочку.

А потом каждую ночь она не могла спать, вслушиваясь в пугающую, полную опасностей тишину. Вздрагивая от страха при каждом звуке, скрипе, стуке, шорохе гравия. Не могла перестать думать о том, что будет, если вот прямо сейчас придут. Что они сделают с её маленькой дочерью? С ней самой? С мужем, с родителями? Будут ли они страдать или их просто сразу убьют?

В какой-то момент этот страх стал настолько сильным и всепоглощающим, что она начала понимать, что дальше так не может. Не может защитить и уберечь своего ребенка. Не может продолжать говорить ей, что всё в порядке, что мама всё контролирует и может защитить её. Тогда стало понятно, что нужно выбираться при первой же возможности.

Гаджеты разрядились, и друзья стали редко выходить на связь, а мы постоянно переживали, как же они там. Просили их хотя бы раз в день отписывать «мы норм», чтобы мы знали, что у них всё в порядке. Если подобное выживание можно назвать «в порядке». Хотя, признаюсь, при этом мы всё же радовались, что сами не согласились уехать на дачу, несмотря на все уговоры.

В одном из чатов моей жене Тане попался вопрос соседей из нашего района Киева, нет ли у кого-то родственников в том селе, что рядом с дачей. Мы ответили, что есть, но уже пару дней они не выходят на связь. Девушка в чате ответила, что у них тоже там родственники, и они собираются их оттуда вызволять. Готовят бронированный микроавтобус, чтобы ехать за ними.

Я недоумевал. Какой, на хрен, бронированный микроавтобус? А колёса? А гранаты? А если наткнутся на танк? Как можно так рисковать? С этими рашистскими ублюдками, для которых нет ничего святого? В эти дни они массово расстреливали машины мирных жителей, беженцев, по всей округе: в Ирпене, в Буче, в Ворзеле. Расстреливали машины из танковых пулеметов, целыми семьями. Расстреливали на улицах. Мы смотрели новости и рвали на себе волосы от ярости, ужаса и возмущения всеми этими бесчеловечными проявлениями террора и безжалостности.

Я не уверен, что хотел бы рискнуть жизнями своей семьи, прорываясь под огнём этих мразей. Но были те, кто рискнул. В один из дней бои в посёлке были особо тяжелые, и наши друзья сидели в подвале, пока вокруг всё гремело, звенело и дрожало от взрывов и выстрелов. А потом вражеские позиции накрыло Градом, и всё на какое-то время затихло.

В этот период затишья некоторые жители посёлка собрали конвой из нескольких машин, обклеили табличками «ДЕТИ» и решили выезжать единственной возможной дорогой. И наткнулись на засаду российских оккупантов, которые трусливо прятались в кустах.

Несмотря на надписи «ДЕТИ», эти фашисты остановили и обстреляли колонну. Из одной машины вышел мужчина с поднятыми руками. Его расстреляли на месте. И его жену. И ранили еще одну женщину, которая закрыла собой пятилетнего ребенка.

Свидетели говорят, что весь сюр ситуации был в том, что потом долбаный бурят даже просил прощения у раненых женщин и осиротевшего ребенка:

– Ну прости… Так вышло.

Так вышло, что на глазах ребенка российские палачи расстреляли его родителей. Так вышло… У раненой женщины был шок, и она начала кричать на бурята:

– И что, ты и нас сейчас убьешь?!

– Ну жаль, что так вышло, – повторил фашист, – У меня у самого сын такого же возраста.

Но женщина не могла успокоиться:

– Ты после всего собираешься и нас тут расстрелять, да?!

В итоге командир оккупантов сказал отпустить их, приказал им возвращаться и идти вдоль трассы и не сворачивать, иначе расстреляют. Конвой не смог прорваться. К счастью, наших друзей в той колонне не было. Они поняли, что да, вырваться оттуда было бы правильно, оставаться опасно, но дёргаться вслепую и нарываться на пули…

А вчера мы с радостью узнали, что они всё же решили прорваться оттуда в Киев, и у них получилось. В какой-то момент им позвонили и сообщили о планируемой эвакуации с точкой сбора в Ворзеле.

Жители посёлка сошлись на том, что ехать напрямую через все вражеские позиции, через пять-шесть блокпостов рашистов – это слишком опасно. И рискнули выезжать той же дорогой, где за несколько дней до того расстреляли их соседей. Собрался целый караван машин, с белыми флагами и надписями «ДЕТИ».

Друзья положили дочку на пол внизу сзади, её мама закрыла её собой сверху, чтобы в случае опасности хоть как-то защитить. Всю дорогу боялась даже дышать, понимая, что в любой момент их могут расстрелять.

Путь домой занял восемь изнурительных часов. Сначала по оккупированной территории, какими-то только местным известными дорожками через леса и поля, потом они смогли выехать на трассу, контролируемую ВСУ. И только на украинском блокпосту их немного отпустило напряжение.

Хотя и там они понимали, что прилететь туда может в любой момент. Потому что вокруг постоянно продолжали стрелять. Стреляли наши, очень близко, и могли получить в ответ, прямо по колонне эвакуирующихся беженцев.

Дорога через многочисленные блокпосты была долгой. На самом большом блокпосту машины, приехавшие с оккупированной территории, проверяли особо тщательно, зато сразу за постом волонтёры принесли беженцам чай и кофе, шоколад и печенье, чтобы поддержать людей, которые прошли через тяжелые испытания.

Дома они пытались прийти в себя, но и там тоже оказалось неспокойно. Ночью прямо перед их окнами сбили ракету. Друзья понимали, что оставлять дочку одну в комнате нельзя, потому что другая ракета в следующий момент может попасть уже в них. И тогда…

Решили ехать в Польшу. Наш друг отправил жену с дочкой поездом, а сам вернулся домой. Сегодня я смог поговорить с ним, чтобы он поделился своими переживаниями от всей этой ужасной эскапады. А у нас немного отлегло от сердца, потому что хотя бы за них теперь не придётся беспокоиться.

Но есть еще много тех, за кого нужно. Их родители остались на даче, как и многие другие люди старшего поколения. Они не готовы оставлять свои дома оккупантам. Дети и внуки в безопасности, и это для них самое главное. Но бежать они не согласны.